Идеология правящего класса
Э. Хобсбаум
"Век Капитала. 1848 — 1875."
Ростов н/Д: изд-во "Феникс", 1999.
стр. 344-347, 373-375
"Буржуа был не
просто независимой личностью, человеком, которому никто (кроме государства и
бога) не мог приказывать. Он был не просто служащим, предпринимателем или капиталистом.
Он был "хозяином", "господином", "патроном" или
"шефом". Монопольное право на командование в бизнесе, в семье, на
фабрике — было решающим фактором в определении его статуса, формальное утверждение
которого, независимо — номинальное или реальное — стало краеугольным камнем
всех споров вокруг промышленности в это время. "Но я ведь тоже директор
рудников, иначе говоря — глава (Chef) большого количества рабочих... Я являюсь
носителем принципа авторитетности и обязан заставить всех уважать его во мне:
таков всегда был сознательный подход к моим взаимоотношениям с рабочими".
<...>
Господство предполагало наличие нижестоящих. Но буржуазия в середине XIX века
разошлась во мнениях относительно природы этих низших слоев общества. Поэтому
она так и не пришла к окончательному решению вопроса, хотя предпринимались попытки
выделить в среде нижестоящих тех, которые, как можно было надеяться, поднимутся
хотя бы до низов среднего класса, и тех, которые были безнадежно неисправимы.
Своим успехом человек был обязан собственным заслугам, неудачи объяснялись нехваткой
подобных заслуг. Традиционное буржуазное общество, светское или пуританское,
приписывало эту нехватку моральному и духовному несовершенству человека, а не
недостатку у него интеллекта, так как было очевидно, что для успеха в бизнесе
большого ума не требовалось, и наоборот — наличие такового вовсе не означало
богатство, и еще менее "практического ума". Все это не предполагало
антиинтеллектуальной кампании в буржуазном обществе, хотя и в Британии, и в
Соединенных Штатах подобные взгляды были довольно распространены. У истоков
триумфа предпринимательства преимущественно стояли люди малообразованные, сумевшие
извлечь выгоду из своего практицизма и "практического ума". <...>
Но простое деление на морально превосходящих и морально подчиненных хотя и четко
отделяло "респектабельных" от пьяниц и распущенных рабочих масс, уже
не являлось адекватным отражением в сложившейся ситуации. Дело в том, что прежние
добродетели уже едва были приложимы к преуспевающим и богатеющим буржуа. Этика
воздержания и борьбы больше не лежала в основе успеха американских миллионеров
60-70-х гг. да и преуспевающих фабрикантов, проводивших свободное время в деревенских
развлечениях. А тем более их родственников-рантье. Для них идеалом стала, по
Раскину, "жизнь, протекающая в удовольствиях меняющегося мира, в недрах
которого лежат железо и уголь. И чтобы на каждый прекрасный банк в этом мире
приходился красивый особняк... с парком среднего размера, садом и оранжереей,
по аллеям которого ездят прекрасные кареты. И чтобы жил в этом особняке... английский
джентльмен с доброй супругой и его замечательная семья. Чтобы он всегда мог
обеспечить своей супруге будуар и драгоценности, дочерям — красивые бальные
платья, охотников для сыновей и охоту где-нибудь в Хайлэнде для себя".
Здесь заключается объяснение возросшего значения альтернативных теорий о биологическом
превосходстве класса, глубоко проникшее в сознание буржуазии XIX века. Превосходство
явилось результатом естественного отбора, фактором, заложенным генетически (см.
гл. 14). Буржуа если и не были особой породой людей, то по крайней мере принадлежали
к высшей расе, являясь венцом эволюционного развития человека. Этим они отличались
от остальной неразвитой массы, оставшейся в своем историческом и культурном
развитии на стадии детства или юношества.
Таким образом получилось, что от хозяина до представителя избранной расы был
всего один шаг. И все-таки право на власть, неоспоримое превосходство буржуазии
как особого рода людей предполагало не просто зависимость, но в идеальном варианте
добровольно установленную зависимость низших классов, наподобие отношений между
мужчиной и женщиной (которые еще раз символизировали эту ипостась буржуазного
мировоззрения). Рабочие, как и женщины, должны были быть верными и послушными.
Если они таковыми не были, это приписывалось влиянию магической фигуры в сознании
буржуазии — некоего постороннего провокатора. Хотя и невооруженным глазом было
заметно, что ремесленные союзы объединяли самых умных, самых квалифицированных
рабочих, миф о существовании лентяя, уклоняющегося от работы и воздействующего
на умы незрелых, хотя и изначально сознательных рабочих, был действительно нерушимым.
<...>
"Если негритянский тип, — писал "Anthropological Review", — можно
рассматривать как зародышевый, то монгольский в сравнении с ним является младенческим.
И мы видим, что система правления, литература и искусство этих рас находятся
в стадии младенчества. Они — безусые дети, чья жизнь — задача, а величайшая
добродетель — беспрекословное подчинение". Капитан Осборн в 1860 году высказался
в несколько грубоватой форме по этому же вопросу: "Обращайтесь с ними как
с детьми. Заставляйте их делать то, что, как мы знаем, пойдет им на пользу,
а равно и нам. И вы избавитесь от всех проблем, связанных с Китаем".
Другие расы, таким образом, были "низшими", олицетворяли собой ранние
стадии биологической или социокультурной эволюции. И их "низшее" положение
не вызывало сомнений потому, что "высшая" раса считалась высшей в
соответствии с критериями ее мира, мира технологически более прогрессивного,
более мощного в военном плане, более богатого и процветающего. Аргумент одновременно
лестный и удобный. Настолько удобный, что средние классы намеривались позаимствовать
его у аристократии (которая должна была долгое время нести знамя "высшей"
расы) как для внутреннего, так и для международного использования: бедные были
бедными потому, что биологически являлись низшими существами, а богатые — наоборот.
Если люди принадлежали к "низшей" расе, то не вызывало удивления,
что они бедные и отсталые. Аргумент еще не был облечен в одежды современной
генетики, которая к тому времени еще просто не существовала. Эксперименты монаха
Грегора Менделя (1822- 1884 гг.), на которые наука ссылается сегодня, которые
он проводил со сладкими грушами в монастырском саду Моравии (1865 г.), не были
тогда замечены, пока их не обнаружили вновь около 1900 года. Но в примитивном
виде положение о том, что высшие классы общества представляют собой более высокий
тип людей, чье превосходство основано на эндогамии и которые находятся под угрозой
смешения с низшими классами, было широко распространено. И соответственно, как
старалась доказать школа "криминальной антропологии", преступники,
антиобщественные элементы, бедняки принадлежат к другой, низшей породе людей
и опознать их можно по размерам черепа или по каким-либо другим внешним признакам.
Расизм стал распространенным образом мышления. Он принял такие масштабы, какие
нам сегодня трудно представить и не менее трудно понять. (Откуда, например,
идет этот широко распространенный ужас перед смешанными браками и почти всеобщая
вера белых в то, что метисы должны наследовать именно худшие черты расы, к которой
принадлежат их родители?) Помимо того, что теория была удобной и узаконивала
права белых над цветными, богатых над бедными, она являлась механизмом, при
помощи которого не эгалитарное в своей основе общество, опирающееся на эгалитарную
идеологию, давало логическое объяснение существующему в нем неравноправию и
пыталось оправдать и защитить те привилегии, которым демократия, предположительно
лежавшая в основе общественных институтов, должна была бросить вызов. У либерализма
не было логической защиты от равенства и демократии. Поэтому был воздвигнут
нелогичный барьер расовой теории. Наука, этот козырь либерализма, могла научно
доказать неравенство людей."
Любопытно, насколько точно соответствует
этой концепции изложение Отто Штрассером взглядов Гитлера (см.).
Можно, однако, заметить, что дальнейшее развитие событий, в таком случае, несколько
обмануло ожидания немецкой крупной (как, впрочем, и мелкой) буржуазии. Действительно,
руководителям промышленности было принято присваивать высокие звания в системе
СС (что должно было свидетельствовать об идеальной расовой чистоте), однако
сейчас обычно считают, что это было скорее формой подчинения их гитлеровскому
режиму. (Впрочем, что означало вручение партбилета в Советском Союзе? Одновременно
и пропуск во власть, и дополнительное сильное средство контроля).
На самом деле все гораздо проще, и метод, обычно применяемый правящей группировкой,
тривиален и отлично всем известен — это борьба, против кого-то (например, против
евреев или международного терроризма) или за что-то (за коммунизм или инновационную
экономику), иначе говоря, такая деятельность, для которой обязательно нужны
вожди и руководители. (Вожди, естественно, тем нужнее, чем фантастичнее задача
или враг. Забавно, что три совершенно разных руководителя Петербурга в новейшую
эпоху при каждой политической неприятности неизменно ссылались на "происки
Москвы".)
Наше нынешнее руководство испытывает здесь некоторые трудности и пока не может
остановиться на чем-то определенном. Конечно, кандидатов во враги более чем
достаточно — сходу можно назвать евреев (особенно евреев-олигархов), кавказцев
(особенно чеченцев), прибалтов (латышей и эстонцев), Запад (США и Великобританию),
лично Березовского и пр. Проблема в том, что если объявить кого-то врагом, то
он и в самом деле станет врагом, а это лишние неприятности: у евреев есть Абрамович,
кавказцы могут сами за себя постоять, прибалтов взял под защиту Запад, с которым
лучше не связываться. Объявить главным врагом Березовского — значит уравнять
его по силам с Путиным. К счастью, власти рассматривают и позитивные цели, но
что-то сомнительно, что им удастся увлечь народ системой "Глонас"
или нанотехнологиями (не говоря о том, что это цели временные: к тому моменту,
когда Сергей Иванов разберется, что такое нанотехнологии, весь мир уже будет
увлекаться чем-то другим).
Ясно, что дело не в этих конкретных пиар-проблемах, а в том, что ни власть,
ни наша новая буржуазия не испытывают сколько-нибудь сильного (по правде говоря,
вообще никакого) давления со стороны демократии — иначе проблемы с пиаром были
бы мгновенно решены невзирая на издержки. Похоже, что так будет и дальше, по
крайней мере до тех пор, пока не кончится нефть (а мы до этого, к счастью, не
доживем). Но это не значит, что проблем нет вообще.
По-моему, проблемы будут в связи с очень специфичным слоем нашей новейшей буржуазии.
Это сыновья, внуки, племянники и т.п. губернаторов, вице-губернаторов, министров,
замминистров... (рыба сгнила от головы и до кончика хвоста). В данный момент
трудностей у них нет. Но трудности возникнут в связи с неизбежной сменой поколений.
Рано или поздно, как это ни печально, уйдет от нас Валентина Ивановна (дай Бог
ей здоровья и многих, многих лет). Что станет тогда с ее сыном? Может быть,
он лично и выплывет, но для среднего представителя данной прослойки подобная
ситуация окажется по меньшей мере угрожающей. Как показывает пример Смоленского-младшего,
не очень-то они способны выживать в конкурентной среде. Не этим всю жизнь занимались.
Тем более если среда станет враждебной. Хотя очень может быть, что новый губернатор
и не станет его преследовать — у него есть свои дети и внуки — но ведь и этим
детям и внукам тоже понадобится собственный бизнес: надолго ли хватит питания,
в виде "самодеятельных" предпринимателей, экспоненциально растущей
колонии бактерий?
Не будем забывать об угрозе со стороны верховной власти, заинтересованной в
своих прерогативах и в том, чтобы наложить хищную лапу на все доступные ресурсы,
в том числе, и даже в особенности, коррупционного происхождения (стандартный
прием "выжимания губки"). Например, во Франции во времена абсолютной
монархии политическая жизнь сводилась к борьбе должностных лиц за свободное
наследование должности (короли пытались брать за это плату).
В общем, новый правящий класс кровно заинтересован в наследовании всех административных
постов. Но это надо обосновать, что совсем не легко. То, что Рамзан Кадыров
сменил своего отца, особого удивления не вызвало: на то она и война. По какой
причине сын Матвиенко должен ее сменить? Им придется поискать достаточно вескую
причину.
Бог даст, мы этого не увидим. А дети и внуки пусть разбираются сами.
А. Тихонов
P.S. Л. В. Гевелинг предполагает, что в Нигерии государственный капитал в перспективе станет играть ведущую роль, и правящий класс станет в основном коллективным собственником. В таком случае проблема преемственности поколений станет решаться примерно так же, как это делалось в Советском Союзе.
P.P.S. Вот какая статья была перепечатана газетой Re:акция (декабрь 2007) со ссылкой на "МК":
Глеб Павловский, политолог
НЕПУГАНАЯ СТРАНА: ЗАЩИТА ОТ БЕЗУМИЯ ВЛАСТИ И БЕЗУМИЯ ВРАГОВ
Одна из политических задач Путина
и "Единой России" так и осталась не решена — дискуссия по списку противников
и угроз. Скажем прямо: здесь Путину некого винить, кроме успехов своей же политической
стабильности. Выступив против благодушия, нараставшего в стране за годы двух
его президентств, он вдруг наткнулся на стену глухого непонимания. Кретины стабильности
искренне разводят руками: недра под нами, рейтинг над нами — разве с Россией
не все в порядке?
Интересно, что все наши деятели любят причислять себя к "цивилизованному
миру". Но "цивилизованный мир" — достаточно развернуть любую
из мировых газет — в политике говорит сплошь в терминах "хищников",
"глобальных угроз" и "врагов цивилизации" — азиатских, исламских
и, конечно же, русских. Путин ищет врагов куда реже, чем пресса сытых Швейцарии
и Бенилюкса. Ежедневная дискуссия о том, кого выбрать главным стратегическим
противником нации, идет не в российских официозах. Она идет в серьезной американской
прессе, выбирая, кого назначить: Москву или Пекин?
Русская общественность неприличное слово пишет в кавычках — "так называемые
враги Путина" (у нас самих, разумеется, никаких врагов не бывает!) — их
существование даже не отрицают, а вышучивают.
Нам заявляют, будто мир якобы "всего лишь хочет мирно торговать".
Да, торговать хотят все, только на своих условиях, по своим ценам и выгодными
для себя услугами. Торгуют с кольтом в руке, а с каждой штуки прибыли прикупают
по паре автоматов. На всякий случай, мало ли что. Путина часто именуют "риск-менеджером
России". Но при напоминании о том, что в политике нет рисков без заинтересованных
агентов риска, тут же поднимается крик: "Караул! Сталин... Берия... ГУЛАГ!".
И непременный рефрен: "Ага, власть боится"!
Ох, если бы власть почаще боялась при столь беззаботной нации.
Путинское большинство означает несколько вещей. В частности, что мы защищены
как от безумия власти, в России слишком обычного, так и от безумия ее врагов.
Это не страховка, а фора — время, которое у нас есть на дооборудование России.
Не использовать его — тоже выбор.
"МК", 30 ноября 2007 г.